[#meshuggah]

25.08.2012 в 15:07

Пишет  Элек3х:

3 лвл - сборный пост для мини
Выложились

Название: Три орла Истории
Автор:  fandom Assassins Creed 2012
Бета:  fandom Assassins Creed 2012
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Альтаир, Эцио, Коннор, упоминается Аль-Муалим и некоторые исторические персонажи
Категория: джен
Жанр: экшен
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Веками орлы и ассасины шли бок о бок.
Примечания: Assassin's Creed I, Assassin's Creed II, Assassin's Creed III
Генерал Улисс Грант - один из полководцев Севера в Гражданской войне США;
Генерал Альберт Джонсон - один из полководцев Юга в Гражданской войне в США, по официальной версии, погиб от потери крови в результате пулевого ранения в бедренную артерию.
Шекеро - (араб.) благодарю
Шарпс и Энфилд - модели самых распространенных винтовок в армиях Севера и Юга соответственно.
Для голосования: #. fandom Assassins Creed 2012 - мини "Три орла Истории"

Сюда было запрещено подниматься просто так. Даже Старца видели тут нечасто – говорили, что он приходит сюда только тогда, когда выбирает себе преемника. Правда это или нет, Альтаир не знал, но любопытство, приправленное бодрящим холодком опасности, заставляло его карабкаться все выше и выше. Он старался не вспоминать о том, что под ногами у него – пропасть. Что будет, если он отпустит пальцы, представлять тоже не хотелось.
Совсем недавно один из братьев сорвался с крепостной стены во время тренировки, упав прямо на скалистый выступ. Его руки и ноги вывернулись под неестественным углом, и можно было разглядеть торчавшие из них обломки костей, а камень вокруг него быстро стал темно-красным. Ужасная картина. Ассасин не должен бояться смерти – и Альтаир не боялся: в свои двенадцать лет он давно воспринимал смерть от клинка как нечто обыденное. Но потерять способность двигаться, долго и мучительно умирая под палящим солнцем? Его прошиб холодный пот от подобной перспективы. Он с утроенной силой вцепился в гладкий камень и снова полез наверх.
Когда он уже почти добрался до цели, чутье все-таки подвело его – одна нога соскользнула с крохотного выступа, потянув за собой все тело. Альтаир судорожно попытался уцепиться за камни, но его пальцы поймали лишь воздух – он падал. Юный ассасин уже почти чувствовал, как ломаются его кости, а органы превращаются в кровавую кашу, видел собственные окровавленные останки… когда чьи-то крепкие руки удержали его и вытащили на каменистую площадку, куда он так упорно стремился забраться.

***
Его терзал голод. Последняя охота снова была неудачной – подбитое крыло так и не зажило, и уже девять дней ему не удавалось ничего поймать. Надвигалась зима, и дичи стало намного меньше. Особенно здесь. Много людей, мало дичи. По-хорошему, он должен был давно улететь, найти себе пару и гнездиться где-нибудь в спокойном месте, где легко найти себе пропитание. И он бы так и сделал – но глупый птенец, хоть уже и подрос, все равно никак не мог набраться ума. И что с ним было не так?
А, наконец-то. Стайка голубей беспечно копошилась в пыли, когда над ней возникла огромная тень, застав их врасплох. Хищник сложил крылья и камнем ринулся вниз, вызвав среди голубей настоящий переполох. Выбранная жертва была заметно медленнее всех остальных, и ее тщетные попытки улететь не принесли успеха. Острые когти огромного орла практически разорвали мелкую птицу пополам, а клюв, ударивший в шею, раздробил шейные позвонки, довершив дело.
Он проглотил добычу в два счета, и, конечно же, все еще был голоден. Что такое один голубь для такого крупного хищника? Но сначала следовало проведать непутевого птенца. Орел издал протяжный клекот, но ответа не дождался. Ну где же он?

***
– Готовьтесь.
От этой невинной фразы генерал Грант, командир тенессийской армии северян, едва не заработал сердечный приступ. Возможно, потому, что она была произнесена ему прямо на ухо человеком, который появился словно бы из ниоткуда в самом центре военного лагеря. Для этого он должен был миновать не меньше десятка дозоров, кордонов и патрулей, не подняв тревоги – однако именно это и произошло.
– Сукин ты сын! – рявкнул генерал, все еще не оправившийся от потрясения. – Обязательно такое выкидывать? Мог бы и предупредить.
Его собеседник никак не отреагировал на вспышку, его лицо по-прежнему выражало каменную невозмутимость. Он лишь слегка пожал плечами:
– Я предупредил. Всех птиц распугал, когда шел к лагерю. Они придут… – он замешкался и цокнул языком, пытаясь вспомнить нужное слово, – как это будет по-вашему… с юго-запада.
Они дошли до выхода из лагеря, и, едва договорив, человек развернулся, собираясь уходить, но Грант окликнул его снова:
– Постой! Сколько их?
Человек пожал плечами, и из темноты до генерала донеслось:
– Много.
Секунду или две командир северян молча пялился туда, где только что стоял его гость, а затем взорвался:
– Думаешь, самый умный, краснокожий выродок?! Разделаемся с конфедератами – я тебя первым в дерьме утоплю! – он погрозил лесу кулаком, прежде чем отправиться обратно в лагерь.
Индеец, конечно же, услышал генерала, но пропустил все выкрики и угрозы мимо ушей. Бледнолицые всегда шумят тогда, когда надо молчать. Что ему южане, что северяне – и те и другие были чужаками, пришедшими на землю его народа. Завтра обе армию сойдутся в бою, и он сможет, наконец, добраться до тамплиера, которого так долго выслеживал – вот что было единственно важно сейчас.
Коннор немного побродил по редкому перелеску, пока, наконец, не нашел отличное место для засады. Густая листва надежно скрывала его, и, вплотную прижавшись к стволу, он приготовился к долгому ожиданию.

***
– Шекеро, брат, если бы не… – слова благодарности застряли у Альтаира в горле, когда он увидел, кто его спас. Перед ним стоял сам Старец. Юный ассасин упал на колени и склонил голову:
– Учитель! Я готов понести любое наказание за свою дерзость, – несмотря на все усилия, голос Альтаира дрогнул на слове "любое".
Он замер в ожидании своей участи, а его мальчишеская бурная фантазия уже рисовала ему способы наказания – один страшнее другого. Решит ли Старец просто сбросить его со скалы? Или позовет стражу, чтобы те, перебив ему кости, оставили медленно умирать под палящим солнцем здесь, на этой выжженной каменной площадке? А может быть, напротив, прикажет бросить в глубокую яму и завалить камнями, похоронив заживо, чтобы его стоны, доносящиеся из-под земли, служили другим братьям назиданием?
У этих фантазий, при всем их разнообразии, была одна общая черта – все они заканчивались смертью. Законы в крепости были очень суровы: малейшие нарушения установленного порядка беспощадно карались. Опоздавших или проявивших непочтительность учеников нередко избивали кнутом до полусмерти, и некоторые умирали, не выдержав наказания. Альтаир и сам уже успел почувствовать на себе это страшное орудие, которое с первого же удара раздирало кожу на спине, вырывая из нее куски мяса, когда посмел возразить мастеру во время занятия. И если за такие прегрешения полагалось обычное наказание – очень суровое, но все же просто наказание, то за ту неслыханную наглость и дерзость, что он проявил, его, все всяких сомнений, должна была ждать казнь, и казнь очень болезненная и жестокая.
– Встань, Альтаир, – властный голос Аль-Муалима заставил ассасина вскочить на ноги. – Подойди сюда.
Учитель поманил его к дальнему краю площадки, из которого выдавался небольшой деревянный уступ. Совсем рядом Альтаир увидел пустовавшее орлиное гнездо и, к его огромному удивлению, сидевшего рядом с ним орла, который, вместо того, чтобы улететь при приближении людей, внимательно за ними наблюдал.
Подойдя к основанию выступа, Альтаир заколебался. Что он должен делать дальше?
– Отбрось сомнения и иди, – Аль-Муалим указывал рукой прямо туда, где шаткое, ненадежное дерево обрывалось прямо в бездонную голубизну неба.
Юный ассасин сглотнул, и почувствовал, что его начинает бить позорная дрожь. Итак, вот его наказание. Он должен будет осуществить его сам над собою. Но разве не он клялся с готовностью принять любое наказание? Гордость заставила его ступить на балки и пройти по ним до самого конца, чувствуя, как они пружинят под его ногами. Оставался последний шаг… и Альтаир понял, что не может его сделать: ноги просто отказывались ему повиноваться. Пылая от стыда, он обратился к Аль-Муалиму:
– Прости меня, Учитель, но я… не могу.
Неожиданно орел заклекотал и налетел на молодого ассасина. Огромная птица вцепилась когтями в его грудь, одновременно метя в глаза клювом; взмах могучих крыльев едва не столкнул его с выступа. Ошеломленный внезапным нападением, Альтаир лишь попытался прикрыть голову от клюва и когтей. В этот момент Аль-Муалим снова нарушил молчание:
– Хватит, – удивительно, но орел словно бы ждал этого слова, тут же прекратив нападение. Он еще раз пронзительно крикнул, а затем скрылся в облаках. Альтаир сидел, скрючившись, на самом краю, прикрывая лицо разодранными до крови руками. Осмелившись, наконец, поднять взгляд на Учителя, он был удивлен, увидев на лице того вместо гнева снисходительную улыбку.
– Я знаю, что не можешь. Пойдем, ты еще не готов.
Он ухватил всё ещё не пришедшего в себя юного ассасина за плечи, и увел вниз по потайной лестнице.
Спустя годы Альтаир снова стоял на краю неба, но теперь в его сердце не было страха. Он сделал шаг, и почти что почувствовал за спиной крылья. Он не упал – он полетел. Орел, снова наблюдавший за ним, взлетел вместе с ним и парил неподалеку от нового брата.

***
Движения было слишком много – так много, что птенец в нем затерялся. Этот беспомощный выкормыш не мог даже летать, хотя уже давно должен был опериться – и как только он еще не разбился? Шум и новое движение привлекли его внимание. А вот, похоже, и он. На него наседали эти двуногие создания, люди, много двуногих созданий. Вообще-то, птенец и сам был очень похож на них…
Двуногие суетились и мельтешили, пытаясь зацепить птенца сверкающими подвижными клювами и когтями, но тот, хотя и не летал, очень ловко от них уклонялся. В какой-то момент он вытащил свой собственный блестящий коготь, и один из нападавших вдруг забулькал и осел, мешком скатавшись с покатой крыши. Еще раз – и второй разделил его участь.
Орел подбадривающе крикнул. А птенец-то растет, уже и опыта набрался. Снова и снова он орудовал своим когтем, и все меньше и меньше становилось нападавших. Последнего он отправил в полет, и двуногий, не умевший ни летать, ни хотя бы так же ловко карабкаться, как желторотый, превратился в кровавое пятно на мостовой.
Птенец смог победить всех и торжествующе закричал – и орел понял, что птенец перестал быть птенцом. В этом крике прозвучала уже не беспомощная жалоба, а уверенная сила молодого орла. Ну что ж, теперь его можно покинуть, дело сделано. Взрослая птица еще раз прощально заклекотала, набирая высоту, и человек на крыше, испачканный своей, но больше чужой кровью, припал на одно колено, и ответил ему, все еще распаленный горячкой боя – а люди внизу задирали головы и показывали на его силуэт, говоря: "Вот Орёл Флоренции".

***
Ждать пришлось долго. Под утро начало моросить, мокрые листья лезли в лицо, вода с веток капала Коннору за шиворот, и он продрог до костей – но продолжал всё также неподвижно ждать. Одни полки сменялись другими, и временами у него начинало рябить в глазах от разноцветных мундиров. Можно было, конечно, спуститься и попробовать разыскать Альберта Джонсона во время боя, но Коннору эта идея не нравилась.
Внизу творилась полная неразбериха: солдаты, перемазанные в грязи и закопченные от порохового дыма настолько, что уже было не понять, к чьей армии они относятся, сражались друг с другом, истошно ржали обезумевшие от страха и боли лошади, к резкому треску шарпсов и энфилдов иногда примешивалось отрывистое рявканье мортир, почти заглушая стоны раненых и дикие крики упавших, не успевших отползти в сторону, которых затаптывали свои же войска.
Коннор ждал. Это направление было одним из ключевых в атаке на северян, и он был уверен, что, рано или поздно, генерал Джонсон здесь появится.
Ближайшая ветка чуть покачнулась, и на нее опустился орлан. Должно быть, его выгнал на охоту сильный голод – вряд ли бы он рискнул охотиться в такую погоду без крайней нужды, да еще и при хаосе, устроенном сражающимися, который точно разогнал всю дичь на многие мили вокруг. Сейчас он мог только притаиться в засаде и ждать добычу, которая оказалась достаточно безмозглой, чтобы не убежать в ужасе от какофонии битвы. Как и Коннор.
Они оба провели в засаде еще несколько часов, когда одному из них наконец-то улыбнулась удача. Над лесом появился утиный косяк, и орлан сорвался с места, преследуя отставшую от него птицу. Однако голод дал о себе знать – бросок, после которого жертва должна была бессильно затрепыхаться в когтях орлана, оказался неточным. Острые когти хищника лишь задели перепуганную крякву, и та, разбрызгивая кровь в полете, все еще оставалась на крыле, хотя и неуклонно снижалась. Если орлану повезет, она ослабеет и упадет быстро. Если же нет, то у него самого не хватит сил ее преследовать.
Орлану повезло. Коннор отстраненно наблюдал, как кряква свалилась в густые прибрежные заросли, и хищник спикировал туда же.
Но одной утки ему, конечно же, не хватило для утоления голода, и, покончив с ней, орлан снова вернулся на прежнее место неподалеку от Коннора.
В этот момент пробудилось его собственное чутье ассасина. Его цель была близко – генерал Альберт Джонсон, устав от поражений, решил подать солдатам пример и сам возглавлял полк, который шел сейчас в атаку. Коннор напрягся в ожидании прыжка и слегка покачнул ветку, на которую опирался. Орлан не улетел, хотя индеец обнаружил себя, и это было странно. Слегка повернувшись, ассасин встретился взглядом с немигающими желтыми глазами и внезапно понял, почему. Охотник всегда узнает охотника. Индеец чуть склонил голову в знак уважения и едва слышно прошептал:
– Пусть твоя охота всегда будет удачной.
Ближе, ближе, еще мгновение – и теперь уже ассасин камнем падает из засады, преследуя жертву. Дождь помещал его расчетам – Коннор поскользнулся в момент толчка и не смог убить генерала с одного удара, лишь серьезно ранил полководца, задев артерию. Солдаты подняли шум, и наспех созданный отряд попытался устроить на мерзавца облаву – но куда им до индейца, сделавшего в лесу первый вздох?
Спустя несколько дней он с удовлетворением услышал, что генерал Альберт Сидни Джонсон, герой Конфедеративных Штатов и тайный тамплиер, скончался от потери крови.

Название: Ошибка
Автор:  fandom Assassins Creed 2012
Бета:  fandom Assassins Creed 2012
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Дезмонд, Люси
Категория: джен
Жанр: дарк, ангст, драма
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: "Если бы Вы сотрудничали с нами, Дезмонд, умерли бы куда раньше… и куда менее болезненно".
Примечания: Assassin's Creed: Brothethood, постканон сюжетной линии Дезмонда. Возможен OOC.
Для голосования: #. fandom Assassins Creed 2012 - мини "Ошибка"

C каждым днём было легче и легче.
Каждый следующий раз был проще предыдущего.
Казалось, само время замедлялось – лишь бы дать Дезмонду возможность сделать это.
Вот и сейчас: он разбежался – и каждый новый шаг, вопреки ожиданиям, как будто обновлял его, прогонял усталость. Он оттолкнулся от края крыши – и этот толчок был мощнее, эффективнее, техничнее, чем все предыдущие. Приземлиться, перекатиться, снова мягко и плавно оказаться на ногах и бежать вперёд, к следующему краю – лишь для того, чтобы прыгнуть ещё дальше. Его игровой площадкой был весь город, он использовал любую возможность. Трамплинами для него служили мусорные банки, удобными уступами – крыши машин; он цеплялся за вывески магазинов, чтобы бросить своё тело дальше, с газонокосилки – на груду ящиков, сваленных у стены одного из домов, и использовал каждый выступ, каждый выдающийся кирпич, каждый подоконник, чтобы продвинуться выше.
Уже светало, когда он почувствовал первые признаки усталости. Ночной воздух Монтериджони неплохо освежал его, однако всему есть свои пределы. Это он понял, когда чуть не сорвался на землю во время очередного прыжка: явно переоценив себя, он приземлился на самый край и едва не упал.
– Cazzo! – он опасно отклонился назад, когда чья-то рука схватила его за лямку рюкзака на груди. – О, Люси, – лицо Дезмонда, всё ещё искажённое паникой, осветилось улыбкой при виде подруги,– ты вовремя.
Девушка лишь улыбнулась и вытянула парня на твёрдую поверхность. На несколько секунд воцарилась тишина – они просто смотрели друг другу в глаза; усталая улыбка, обычно в такие моменты находившая приют в чертах лица Люси, сейчас медленно уступала место другим чувствам. Тем, которым Дезмонд не смог бы сразу дать определение. И на этот раз именно он спохватился первым:
– Спасибо, Люси, – он отстранился.
– Да… Да, Дезмонд, – сказала она с натянутой улыбкой, – будь осторожнее. Что же мы будем без тебя делать? Что было бы, если бы мне не вздумалось пройтись за жвачкой?
– Полагаю, я бы лежал несколькими метрами ниже – и тогда тамплиеры, катастрофа на солнце и загадки Первой Цивилизации меня бы уже не волновали. Ты же не возражаешь, если я прогуляюсь с тобой?
– Не говори так, – Люси сделала приглашающий жест рукой, и спустилась за Дезмондом с крыши. Оказавшись на земле, он продолжил, отряхивая ладони:
– Разве не так? – он пожал плечами. – Да, кстати, у меня есть к тебе просьба, – продолжал он всё в том же полушутливом тоне. – Если я погибну, я бы хотел быть похороненным рядом с родственниками.
– Дезмонд, если ты погибнешь, то в похоронах уже не будет никакого смысла. Как и в любых других человеческих церемониях.
– Ну почему так категорично? Может быть, я геройски погибну, всё-таки уничтожив всех злых дядек и продлив жизнь Земли ещё на пару сотен лет – пока человечество само не уничтожит планету.
– Ты пессимистичен. И… я бы не хотела такого исхода.
– За всё приходится платить,– Дезмонд поднял уголки губ, однако в его глазах не было и тени улыбки. – Это, пожалуй, одна из самых главных вещей, которые я узнал из воспоминаний моих предков.
– Ты… – Люси нахмурилась.
– Что?
Она покачала головой:
– Ничего, Дезмонд. Хотела высказать кое-что об особенностях твоего характера, – она улыбнулась и толкнула стеклянную дверь круглосуточного супермаркета.
– Per favore, захвати мне мятную жвачку тоже.
Пока Люси расплачивалась на кассе, он прошёлся вдоль полок. Ничто не привлекало его внимания, пока он не нашёл небольшую круглую жестяную баночку – монпансье. Странно, он почему-то раньше и не обращал внимания на это лакомство – меж тем на «ферме» это была главная и единственная сладость, дозволенная детям – маленькие карамельки. Чувство странной ностальгии захлестнуло его; взяв коробочку, он направился к кассе.
– Люси, купи монпасье, пожалуйста, – протянул он, лишь на краешке сознания понимая, что делает что-то не то.
– Дезмонд... – ей не хотелось начинать конфликт перед сонным продавцом, и парень быстро понял свою ошибку. Вернув монпасье на полку, он последовал за девушкой, у которой явно испортилось настроение.
– Ну прости! – Дезмонд действительно корил себя за необдуманный поступок, за то, что повёл себя по-детски, по-глупому… Но чёрт, он же не мог изменить себя. – Постой, постой, пожалуйста, – он задержал её за руку. Они уже были почти около виллы, им осталось пройти всего пару пролётов. Он хотела вырвать руку, но он крепко держал её, заставляя слушать, что он говорит:
– Ты очень устала, я прекрасно это понимаю. И я каждый раз стараюсь тебя подбодрить глупой шуткой, из-за которой ты лишь расстраиваешься ещё больше, а я делаю это снова и снова. Как будто не могу удержаться. Извини, я не хотел тебя задеть… рассердить… опять, – совсем уж неуклюже добавил он.
Люси выдохнула, склонив голову. У неё как будто само собой, как-то жалобно вырвалось:
– Просто я… Понимаешь…
Она задержала дыхание, чтобы успокоиться, чувствуя, как в уголках глаз накапливаются слёзы. Она уже почувствовала, как уходит слабость из тела, как перестают дрожать руки – когда Дезмонд сделал шаг к ней, положил руку ей на плечо и сказал ровно те слова, которые она так хотела услышать.
– Мы справимся. Мы всё преодолеем. Как мы можем не сделать этого, правда?
Она чувствует, как к горлу подступает комок, ей хочется обнять Дезмонда и расплакаться, рассказать ему про то, как она устала, как ей сложно, как она боится, что у них ничего не получится, как ей хочется бросить всё… но она не делает этого. Вместо этого она лишь улыбается.
– Я знаю. Прости и ты меня… Я, наверное, иногда слишком бурно реагирую. Нам надо идти.
И на полпути в подвал она не поддаётся внезапному порыву обернуться и, притянув Дезмонда к себе, коснуться губами его губ, привстав на цыпочки.

***
Крик Дезмонда разносится по свалке, когда Видик с помощью какой-то Частицы Эдема – солнце светит прямо в глаза, и Люси не видит, что её бывший коллега держит в руках – вытягивает у него из левой руки лучевую кость. Она разрывает ремешок браслета, и клинок падает с его руки; огромная открытая рана теперь обнажена.
– Пожалуй, – в голосе Видика искреннее любопытство, – теперь черёд ногтей. Неужели Вы, мистер Майлз, действительно думали, что сможете помешать нашим планам?
Он делает пас рукой, и Дезмонд, уже было просто скулящий от боли, снова взвывает: над его руками на секунду повисают десять искореженных пластинок, ещё связанных с пальцами нитками крови и мяса. На этот раз у него не получается успокоиться столь быстро – его крики стихают лишь через несколько минут, и Видик терпеливо ждёт.
– У Вас не было ни единого шанса, – Уоррен оскаливается. – Ни единого. Если бы Вы сотрудничали с нами, Дезмонд, умерли бы куда раньше… и куда менее болезненно.
Частица Эдема снова сверкает и в груди Дезмонда отчётливо слышится хруст. Он секунду прислушивается к новым ощущением – а затем снова падает на колени, не способный сдержать стонов.
– Да, именно такие ощущения испытывает человек, которому переломали всё рёбра одновременно. Знаете что, мистер Майлз? Впереди нас ждёт великолепный, прекрасный, обновленный мир. Мне жаль, что вы его не увидите. Но вы никогда и не были способны его увидеть, понять и принять. Вам нет места с нами, – судя по голосу, Видик улыбается, и Люси более не может сдерживаться. Она срывается со своего места, бесполезно, бессмысленно растрачивая последнюю обойму: Видик отступает назад, и пули лишь царапают металл или же улетают в воздух. Однако у неё есть несколько секунд – и она подбегает к Дезмонду, который уже лежит на спине.
– Зачем… – Его голос полон боли, и она не сдерживает всхлипа. – Почему ты не спрятала…
Язык легко, с еле слышимым звуком, отделяется от нижней челюсти Дезмонда, выплывает из его приоткрытых в агонии губ и повисает над его лицом на несколько секунд. Он мычит, захлёбываясь кровью, в его глазах – невыносимая боль, она ясно читает там близость смерти… и страх. Но не за него самого – а за Люси. Поскольку она не сумела спастись. Не сумела выжить.
Сверху слышится голос:
– Ну-ну. Я не люблю женские слёзы. Пожалуй, пора с этим кончать. Становится скучно.
Она чувствует, как её поднимает над землёй, как хрустит что-то в районе копчика и шейных позвонков. Слёзы застилают глаза, она еле видит, как внизу Дезмонд пытается встать, но у него ломается вторая рука – и он валится лицом в землю, заливая всё вокруг себя кровью. Он уже почти захлёбнулся.
В тот самый момент, когда Видик энергичным, резким движением вырывает позвоночник из её тела – она думает, что тогда, на полпути в подвал, она сделала самую большую ошибку в своей жизни.

Название: Подводная лодка
Автор:  fandom Assassins Creed 2012
Бета:  fandom Assassins Creed 2012
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Десмонд/Шон
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Шону опасно находиться с Десмондом наедине.
Примечания: Assassin's Creed II
Для голосования: #. fandom Assassins Creed 2012 - мини "Подводная лодка"

Когда Шон Гастингс был студентом, они с друзьями играли иногда в «подводную лодку». Простая игра: собираетесь на чьей-нибудь квартире, забиваете холодильник до отказа, завешиваете окна, опечатываете дверь, и подлодка уходит в плаванье.
Никаких телефонов. Никакого интернета. Часы и календари – в мусорку. Внешний мир умер для вас, как и вы для него.
На подлодке можно играть в «Монополию», писать диссертации или обдалбываться травой до полного бесчувствия – в общем, делать всё, что давно хотел, но не успевал из-за всяких будничных дел.
Вопрос только в том, на сколько тебя хватит.
Вопрос в том, когда ты начнёшь потихоньку съезжать с катушек, запертый в чёрном ящике вместе с такими же затворниками, как ты.
В последний раз жёлтая подлодка Шона погрузилась, унося на дно экипаж из четырёх человек, и Шону казалось, что всплыть им всем суждено только кверху брюхом.

Вообще-то, он мог выйти из убежища в любой момент, например, увязаться с Люси или Ребеккой за покупками, но работы было так много, она так затягивала, что он чувствовал себя не в праве бросать всё только из-за того, что чувствует, как постепенно едет крыша.
Не факт, что прогулка по незнакомому городу до круглосуточного универмага помогла бы. В последнее время Шон чувствовал, что между ним и остальным миром встала прозрачная стена. Что он теперь отдельно от общества, от всех этих людей, которые спешат на работу, болтают в кафе и платят ипотеку. Это было неприятно, поэтому он предпочитал общаться с теми, кто давно умер.
Наверное, от этого затворничества у него и начали появляться навязчивые идеи. Одна идея, если уж совсем точно, и Шон сутками прокручивал её в голове так и сяк, но по одному и тому же простому, банальному сценарию. И почему-то от третьего лица.
Обычный вечер. Люси и Ребекка куда-то ушли… не важно, куда. Их просто нет. Шон, как всегда, сидит за компьютером на своём высоком барном стуле. Десмонд подходит к нему, немного усталый после пребывания в Анимусе и без своей куртки, с которой он никогда не расстаётся. Да, без куртки. В одной чёрной футболке… или без футболки.
Шон встаёт ему навстречу, Десмонд молча и бережно снимает с него очки… и дальше следует бурный секс прямо на полу. Или на Анимусе. Или на столе Люси, или даже на кровати, на худой конец.
Всё. Хэппи Энд.
Это была, конечно, обычная фантазия, у кого их нет? Особенно – если ты гей, сидишь в четырёх стенах с девушкой, а тут к тебе забрасывают глуповатого, но сексуального нью-йоркского бармена. Проблема была не в фантазии, а в том, что Шон начинал в неё верить и разочаровывался каждый раз, когда Десмонд подходил к его столу и спрашивал о чём-нибудь.
Как можно не язвить и вести себя вежливо, если тебя грубо выдернули из мечты в реальность? Иногда даже со стояком.
Шона никогда не посещала мысль о том, чтобы сделать первый шаг самому. Это был не страх – несмотря на внешность гламурного нерда-завсегдатая кофеен, нервы у него были железные… ну хорошо, не железные, но достаточно крепкие для того, чтобы его тянуло к тайнам, опасностям и приключениям. Ему хотелось проникнуть в самое ядро сложного и хитрого часового механизма, который люди называют историей, и он всегда помнил: стоит зазеваться – и безжалостные шестерни сомнут его, сотрут в порошок.
Разве поцеловать мужчину, который тебе нравится, страшнее? Ему просто не хотелось создавать неловких ситуаций, которые обязательно возникнут, неважно, откажет ему Десмонд или нет.
Нет ничего важнее равновесия на маленькой подводной лодке, затаившейся от проплывающих над ней гигантских акул.
Вряд ли у Десмонда вообще оставались силы и желание для мелких интрижек. Целыми днями он вместе с Эцио прыгал по тёплым крышам, испачканным птичьим помётом, принимал знаки внимания распутных красавиц, медленно умирающих от венерических болезней и ядовитых свинцовых белил, убивал жадных и властолюбивых тамплиеров, словом, жил полной жизнью.
Не удивительно, что он уставал от этих сеансов, как собака, и даже спал по-собачьи: бормотал что-то и дёргал во сне руками и ногами.
Извращение, конечно, но Шону нравилось смотреть, как он спит – безмятежность и усталость шла его смуглому, неевропейскому лицу, словно обласканному солнцем совсем других берегов. Из-за этого Шону представлялись совсем уж дурацкие картины. Он видел себя, к примеру, бледным и изнеженным английским плантатором, сидящим на веранде с чашкой охлаждённого чаю, и наблюдающим, как голый по пояс Десмонд в кожаном ошейнике рубит дрова во дворе. Или копает траншею. В общем, не важно, что он делает, главное – это работа мускулов и влажный блеск гладкой, смуглой кожи.
Естественно, по первому ленивому зову этот воображаемый Десмонд – диковатый и такой сексуальный в одних белых полотняных штанах – бросает свой рабский труд и идёт ублажать господина…
Ладно, это было слишком смешно, и наверняка сюжет пришёл из какого-нибудь гей-порно, но такие вещи тоже помогали скрашивать долгие часы, если мучила бессонница или становилось совсем скучно.
Просто фантазии. Безвредные, пока Люси не сказала однажды, что им с Ребеккой надо уйти.
– Чтобы я один контролировал всё, пока Десмонд лежит в Анимусе?! Я, конечно, очень ответственный человек, но это перебор, – попытался отбиться Шон. Он не лгал. Анимус всегда казался ему непредсказуемой машиной, и рисковать жизнью Десмонда было нельзя.
– Думаешь, мне это нравится? – Ребекка накинула на плечи маленький камуфляжный рюкзачок. – Я тебе доверяю, ты знаешь, как обращаться с моей деткой, но при мысли о том, что ты её трогаешь, у меня мурашки по коже, уж извини.
– Ты могла бы остаться.
– Не могла бы. Люси кажется, что за ней в прошлый раз шли какие-то типы, и если нас правда пасут, то у нас один выбор: или быстрые, или мёртвые. Попробуем поймать их на живца.
– Мы можем отложить сеанс, в чём проблема? – встрял Десмонд. Нахмуренные брови шли ему ещё больше, но Шону неприятно почему-то было осознавать, за кого он переживает. – Шон может остаться здесь, а я вас подстрахую.
– Нельзя тобой рисковать. И у нас мало времени. Мы должны использовать каждую секунду… особенно, если мои опасения подтвердятся. – Люси была немного бледна, но решительна. Конечно, может быть, за ней не было слежки. Просто каким-то парням она понравилась. Это ведь совсем не обязательно люди «Абстерго», которые налетят на склад, поубивают их всех и уничтожат дело всей её жизни. Она уже давно была как натянутая струна, и всем казалось, что скоро она сорвётся. Конечно, вслух об этом никто не говорил. Всё было ясно и так. С Люси никто не спорил. Она была негласным лидером, и даже Шон, скептически относящийся к авторитетам и начальству, признавал это. Он был историком, Ребекка – программистом, Десмонд – подопытным хомячком, а она – человеком, не дающим их заговорщицкой подлодке разбиться о быт, так что оставалось только ждать, пока Ребекка наладит связь, и закрыть за ней и Люси дверь.

Он остался наедине с Десмондом. Впервые.
Десмонду, впрочем, было всё равно – он, обклеенный датчиками, бегал сейчас по Венеции.
При желании, Шон мог посмотреть, чем он там занимается – жизнь Эцио была больше похожа на увлекательное кино, чем на реальность, и наблюдать за ним всегда было интересно, но непривычная тишина в убежище нервировала. Читать статьи не получалось – приходилось перечитывать каждую строчку по несколько раз. Форумы и почта молчали. Бомбы в «Сапёре» взрывались уже на второй клеточке.
Шум в голове и полная тишина в эфире – подлодка стукнулась бортом о дно и затихла.
– Мм… ты не против, если я включу музыку? – спросил Шон в пустоту и тут же пожалел – так глупо это прозвучало. Разговаривать сейчас с Десмондом было всё равно что с канарейкой или стулом. Вероятность получить ответ от канарейки, впрочем, выше.
С музыкой тоже не получилось ничего хорошего – она только раздражала, превращаясь в бессмысленный шум.
Человек, которого раздражает золотая коллекция хитов Стинга? Шон просто сам себя не узнавал.
В плотной, почти осязаемой тишине, нарушаемой только тихим жужжанием компьютеров, он прошёлся по комнате и вышел в заброшенный холл.
Подтянулся пару раз на балке. Попытался с разбегу заскочить на высокие штабеля ящиков, при этом едва не разбил очки и чуть не вывихнул ногу. Вернулся и попытался прослушать аудиоурок китайского, которым давно хотел заняться.
На этом все полезные и бесполезные занятия, которые он мог придумать, закончились. Выключив интеллигентного китайца, который уже минут пять требовал от него произнести очередной слог, Шон медленно подошёл к Анимусу и неловко присел на краешек кушетки, упершись локтями в колени.
На Десмонда он старался не смотреть, но тому и так было всё равно. Он спокойно дышал, как во сне, и лишь иногда вздрагивал, сжимая в кулаки смуглые руки со странно светлыми обломанными ногтями, но тут же снова расслаблялся – видно, барахлила синхронизация.
«Ему, наверное, жарко», – вдруг подумал Шон, глядя, как сдвинулись к переносице тёмные брови и недовольно опустились уголки губ. Задержав дыхание, он потянул за замочек и расстегнул змейку серого худи.
Ничего странного. Ничего необычного. Просто помощь другу, которому может быть некомфортно…
Гладить его по щеке, слегка шершавой из-за тупой бритвы было необязательно, конечно, но он ведь не проснулся.
Может быть, это тоже был просто дружеский жест.
И, в общем-то, в том, что он задрал его футболку и коснулся кончиками пальцев соска, тоже нет ничего ужасного. Если Десмонд вдруг рассинхронизируется, можно сказать, скажем… что у него была кратковременная остановка сердца. А что, в Анимусе всякое бывает. Так ведь? Поэтому не будет даже странно, если Десмонд очнётся и увидит, что Шон склоняется над его грудью. Влажную дорожку, которая остаётся, если провести языком от солнечного сплетения до пупка он вряд ли заметит. Только нельзя усердствовать с зубами, а то останутся следы…
Помедлив, он расстегнул ремень на застиранных джинсах, наверняка служивших Десмонду верой и правдой немало лет.
Расстегнул без умысла, просто, чтобы тому было легче дышать, а змейка разошлась сама, когда он расстегнул пуговицу и запустил руку под жёсткую, тёплую ткань.
Десмонд не узнает. Синхронизация держит его крепко, пусть даже он вздрагивает слегка и напрягается, чувствуя, как чужие пальцы высвобождают его твердеющий от уверенных и опытных прикосновений член, сдвигают крайнюю плоть, бесстыдно обнажая тёмную, розоватую головку…

На самом деле, Шону сейчас было всё равно, что думает и чувствует этот совершенно чужой ему мужчина. Назад дороги не было.
Десмонд не узнает.
Когда он очнётся, всё уже будет в порядке, чинно и благородно. Он будет воспринимать Шона как придаток к Анимусу и ничего, в общем-то, не изменится.
Наверное, по мнению таких вот фермеров из Дакоты, добродушные ботаники в очках вообще не могут иметь чувств. Что их может интересовать кроме скучных книжек? И уж точно они никогда не занимаются сексом, не хотят, чтобы красивый, смуглый парень властно взял за волосы, поставил на колени и долбил прямо в горло, а потом кончал прямо на лицо, на модные двухсотдолларовые очки, на гладковыбритые щёки и припухшие губы…
Шон хотел этого, долго и страстно, но общественные нормы никогда не позволяли сказать об этом открыто. Десмонд отказал бы ему, поэтому Шон просто не оставил ему выбора.
Облизывать солоноватую, горячую плоть было приятно – почти физическое наслаждение от ощущения во рту чуточку пульсирующего члена, самой интимной, самой уязвимой части недоступного, неприступного Десмонда. Абсолютная власть – и этот запах, забитый запахом мыла, но неискоренимый, такой мужской, возбуждающий, что Шон не стерпел – глухо застонал, плотнее сжав губы, скользя вверх и вниз.
Когда ему было двенадцать, он увидел, как какой-то мальчишка сосёт розовое эскимо, и с этого началась его первая эротическая фантазия. Наверное, даже слишком унизительная для мужчины, такая, которой он никогда бы не поделился: ему хотелось, чтобы члены, красивые и крепкие, входили в него, в его зад, его рот, как то розовое мороженое гладко и легко входило между губ того незнакомого мальчика. Подчиниться, почувствовать единение с кем-то, чтобы гладкие, мускулистые порно-красавцы наполнили собой пустоту, чёрную дыру одиночества внутри слишком умного подростка…
Ничего не изменилось.
Он стоял на коленях перед Анимусом и ласково, нежно насиловал ртом негромко постанывающего в своём искусственном сне Десмонда, и дрочил себе так быстро, судорожно и яростно, как в двенадцать лет, опасаясь быть застуканным.
Может быть, и хорошо было бы, если б его застукали. Войди сюда сейчас Люси и Ребекка, они бы узнали о нём всю правду, и это было бы облегчение, не нужно было бы скрываться хоть перед кем-то…
– Dio mio… – прошептал вдруг Десмонд каким-то чужим голосом, вздрагивая всем телом, кончая судорожными толчками, обильно и с почти болезненными стонами и этого оказалось достаточно. Оказалось достаточно даже мысли о том, что Десмонд наверняка давно уже не трогал себя, с самого попадания в Абстерго, достаточно было представить мастурбирующего Десмонда, и Шон не сдержался…

***
– Ложная тревога! – крикнула с порога Ребекка, потрясая пакетом с едой. – Как тут моя малышка?
Шон недовольно поднял глаза от недочитанной статьи про Борджиа.
– Не бойся, я её практически не трогал.
– И не делал с Десмондом ничего странного? – Ребекка подмигнула ему. – Ну, всякие там штуки, как в детском лагере.
– Хмм… – Шон немного нервно прикусил губу. – Я думал разрисовать его маркером, но не нашёл подходящего.
– Какой молодец! Держи подарок. – Девушка порылась в пакете и бросила ему эскимо в яркой упаковке. Фруктовый лёд, розовый и округлый.
– Оставь себе. – Шон усмехнулся и бросил мороженое обратно. – Сегодня я предпочитаю горячее.

***
Когда Шон Гастингс был студентом, они с друзьями играли иногда в «подводную лодку». Простая игра: собираетесь на чьей-нибудь квартире, забиваете холодильник до отказа, завешиваете окна, опечатываете дверь, и подлодка уходит в плаванье.
На подводной лодке можно заниматься тем, до чего не доходят руки в реальной жизни.
Вопрос только в том, на сколько тебя хватит.
Вопрос в том, когда ты начнёшь потихоньку съезжать с катушек, запертый в чёрном ящике вместе с такими же затворниками, как ты.

Вопрос в том, когда ты перестанешь быть уверен, где кончаются твои глюки и начинается реальность.

Название: Разлучённые
Автор:  fandom Assassins Creed 2012
Бета:  fandom Assassins Creed 2012
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Манфредо/Кристина, Эцио.
Категория: гет
Жанр: эротика, драма.
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Первая брачная ночь может оказаться совсем не такой, как ожидалось.
Примечание: Assassin's Creed II
Рокетти - длинная нижняя женская сорочка
moglie - (итал.) жена
Канна - старинная итальянская мера длины, 1 канна ~ 1,991м.
Для голосования: #. fandom Assassins Creed 2012 - мини "Разлученные"

Ночь на мягких кошачьих лапах прокрадывалась в город, укутывая его темнотой, как плотным одеялом. День обнажал все пороки во всей их неприглядной мерзости, тогда как ночь, напротив, облагораживала их, придавая оттенок таинственности и зловещей загадочности даже таким прозаичным предметам, как старая метла и ночной горшок.
Но далеко не все подчинились власти наступающей темноты. Ставни одного из редких домов с расписанным фасадом в квартале Сан-Джованни были открыты настежь, и из окна третьего этажа на улицу падал приглушенный свет масляного светильника.
Если бы кто-то в этот момент осторожно заглянул в окно, то увидел бы сидящую за богато отделанным туалетным столиком молодую женщину с тонкими чертами лицами, округлым лбом и длинной шеей; ее зеленое платье из вышитой серебром парчи подчеркивало ее изящную фигуру. Золотая цепочка на шее женщины отчетливо выделялась на ее светлой коже, обнаженной вырезом платья, и опускалась ниже, скрывая конец под корсажем.
Сбоку послышался шорох, и за спиной женщины появился невысокий темноволосый мужчина. Какое-то время он просто смотрел на нее, а затем, наклонившись, приобнял ее левой рукой, одновременно очерчивая пальцами другой руки контур цепочки, постепенно спускаясь все ниже и ниже, пока его правая рука практически полностью не оказалась под корсажем.
Женщина даже не повернула головы, но такое внимание не могло оставить ее равнодушной – на щеках появился румянец, комната неожиданно показалась слишком душной, несмотря на распахнутые ставни, а по телу против ее воли стали расходиться волны нарастающего возбуждения. Тем не менее, когда ее кавалер попытался вытянуть цепочку, которая, как выяснилось, оканчивалась небольшим медальоном, она резко дернула головой и отстранилась.
Мужчину это не смутило. Убрав руки с ее плеч и из-под лифа, он принялся развязывать ленты, стягивавшие платье у нее на спине, путаясь при этом в многочисленных завязках. Все его внимание оказалось обращено на узелки, и женщине досталось всего несколько неловких поцелуев в шею. Однако она не жаловалась.
В конце концов, платье медленно сползло с ее плеч, и по ее телу прошла дрожь – тонкое кружевное рокетти не спасало от ночной прохлады. Возможно, ее партнер принял дрожь от холода за дрожь от предвкушения, поскольку его движения стали более настойчивыми: он твердо, но без лишней грубости сжал ее локоть, побуждая ее подняться. Как только женщина встала, мужчина опустился на колени и стянул с нее платье до конца. Теперь она стояла перед ним, полностью одетым, в одном лишь нижнем белье.
Взгляд мужчины блуждал по ее едва прикрытому телу – тонкая нижняя рубашка мало что оставляла воображению. Он потянулся к ней, как завороженный, прошептав:
– Кристина…
Она закрыла глаза и шумно выдохнула, когда ладонь мужчины накрыла ее грудь, и это стало последней каплей, прорвавшей плотину. С этого момента все происходило поразительно быстро. Ее любовник, издав нечто среднее между рыком и всхлипом, вскочил на ноги, задирая подол ее сорочки, и повалил Кристину на постель. Тонкая ткань отчетливо затрещала, когда он лихорадочно сдергивал ее с покорно вытянутых рук женщины; на пол полетели сапоги, и он вытянулся на постели, прижав Кристину всем своим весом, одновременно пытаясь распустить завязки на штанах.
Лихорадочно шаря по ее телу, мужчина снова почувствовал холодящую тяжесть медальона, и, одержимый похотью, не особо церемонясь, сорвал с ее шеи цепочку с такой силой, что оставил на ее гладкой коже ссадину. Послышался ли ей в этот момент тяжелый вздох за окном, больше похожий на подавленной стон, или это был ее собственный?
Руки мужчины находились в движении, иногда случайно задевая соски, но все же, этого было слишком мало для того, чтобы разбудить в ней полноценное желание – поэтому, когда он, справившись, наконец, со штанами, без предупреждения вошел в нее одним сильным толчком, Кристина едва не вскрикнула. Пусть она и не была девственницей, но без смазки движения члена все равно вызывали болезненные ощущения. Должно быть, это отразилось на ее лице, потому что даже не слишком внимательный партнер это заметил. Он прекратил движение бедрами и, приподнявшись на локте, встревожено спросил:
– Все в порядке, moglie?
Кристина смогла лишь молча кивнуть, и ее новоиспеченный муж продолжил свое занятие. Она боялась, что, сказав хоть слово, не сможет сдержать слез.
Манфредо не был груб или навязчив – он делал то, что, по его мнению, должен был делать хороший супруг, и делал это единственным известным ему путем. Его редкие поцелуи не пьянили ее так, как поцелуи… другого, его неуклюжие ласки не разжигали в ней безудержный огонь желания, вызывая лишь раздражение, в его неловких руках ее тело не выгибалось от захлестывающей все ее существо эйфории… Она боролась с подступающими слезами всеми силами: нет, она не будет жалеть, не будет желать присутствия другого. Та жизнь потеряна навсегда.
Манфредо быстро приближался к своему пику, его толчки все ускорялись, пока, наконец, он не застонал и, запрокинув голову назад, не излился в нее. Кристина, как и предполагала, даже не приблизилась к собственному пику, но, по крайней мере, семя уменьшило боль и облегчило неприятные ощущения. Исполнив супружеский долг, Манфредо слегка коснулся губами волос жены, а затем, повернувшись к ней спиной, моментально уснул.
И снова – показалось ли ей, или и впрямь она на секунду поймала взгляд чьих-то темно-серых, почти черных в темноте глаз, которые днем – она точно знала это! – были золотисто-карими, в котором отражалась одновременно такая ярость и боль, что у нее защемило сердце? Кристина всматривалась и вслушивалась в темноту до тех пор, пока у нее не начало звенеть в ушах, а глаза не заслезились от напряжения, но так и не увидела и не услышала больше ничего необычного: издалека доносился собачий вой, ставни поскрипывали, шевелясь от ночного сквозняка.
Луна скрылась за облаками, и теперь за окном все окончательно превратилось в одну сплошную темную дымку, в которой терялись здания, люди и предметы – Кристина могла лишь смутно различить очертания кованого светильника на подоконнике; давно погасший, он все еще источал запах выгоревшего масла. Колокол Санта-Тринита пробил полночь. Она вздохнула и закрыла глаза, усилием воли заставив себя обнять мужа. Все-таки показалось.

***
На открытой террасе напротив одна из теней неожиданно зашевелилась и встала в полный рост, оказавшись высоким, широкоплечим человеком. Он просидел так несколько часов практически неподвижно, настолько, что в темноте его легко было спутать с очередной статуей, которые встречались во Флоренции на каждом шагу и практически в любом месте.
Если бы кто-то взглянул на его лицо, против обыкновения не скрытое капюшоном, то в ужасе бы отшатнулся: мертвенно-бледное, оно походило на застывшую маску, и лишь глаза отражали всю бурю эмоций, захлестнувших его.
Спертый городской воздух, отравленный зловонием, забивал нос и горло, как кляп. Он бежал, не разбирая дороги, повинуясь лишь одному внутреннему призыву: наверх! Наверх, только бы оказаться подальше от этих удушливых испарений, от обшарпанных стен и улиц, залитых помоями, от брани и окриков стражи, и как можно дальше от…
Нет, нет, не думать! Он прыгал со здания на здание, проносился над улицами, как призрак, пока стремление к высоте не привело его, в конце концов, на самый верх Кампанилы.
Трудно было отыскать более уединенное место в городе; больше сорока канн отделяли обывателя и смельчака, решившего покорить Кампанилу. Но и здесь в воображении ассасина снова и снова разыгрывалась сцена, свидетелем которой он стал. Он знал, что так будет, был в этом уверен – но все равно залез в этот проклятый палисадник и, заглянув в окно, уже не смог отвести глаз.
Каждое прикосновение Манфредо к телу его любимой казалось ему смертельным ударом в собственное сердце, но он продолжал смотреть, с каким-то болезненным упорством растравляя все еще свежую душевную рану. Когда муж Кристины сорвал с нее медальон, который ассасин ей когда-то подарил, Эцио едва не задохнулся от душивших его ярости и ревности, чуть не выдав себя. В этот момент он ненавидел Манфредо больше, чем кого-либо, больше, чем даже Борджиа, погубивших его семью.
Когда все закончилось, ассасин не мог не позволить себе еще одну, возможно, последнюю на долгие годы, слабость, посмотрев прямо в глаза Кристине. В темноте она вряд ли что-то увидела, но явно почувствовала – он заметил это по тому, как она напряглась, пытаясь что-то расслышать или разглядеть. Он снова замер, и, видимо, этого оказалось достаточно, чтобы она приняла все лишь за плод воображения.
Так сильно он не страдал даже после казни отца и братьев. Своими глазами увидеть, как жизнь покидает их тела, было сущим кошмаром, но видеть, как любимая женщина достается другому? Это он должен был быть там, на супружеском ложе с Кристиной, это его руки должны были ощущать гладкость ее кожи, это его глаза должны были жадно рассматривать ее наготу – только его, не Манфредо, и никого другого. Но и это у него отняли.
Кристина была для него потеряна. Эцио хотелось завыть от тоски и боли, но вместо этого он сидел, уставившись в одну точку, на головокружительной высоте колокольни, где только завывание ветра составляло ему компанию, до тех пор, пока небо на востоке не начало светлеть. Лишь тогда он очнулся от своего странного оцепенения. У ассасина не бывает не срочных и не важных дел – пора было двигаться дальше.

Название: Желанная
Автор:  fandom Assassins Creed 2012
Бета:  fandom Assassins Creed 2012
Размер: мини
Персонажи: Альтаир/Мария
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Альтаир любит и хочет свою жену, но есть одно препятствие...
Примечание: Assassin's Creed I; секс с беременной женщиной
Для голосования: #. fandom Assassins Creed 2012 - мини "Желанная"

Последний лепесток лёг на своё место, и Альтаир, удовлетворённо вздохнув, отложил калям. Рамка вокруг портрета Марии была, наконец, готова.
Он сам не мог объяснить, почему ему был так важен этот орнамент, но без него портрет выглядел незаконченным. Может быть, попытка создать вокруг Марии венок из цветов и лент отражала его тайное желание удержать её возле себя, окружить заботой и нежностью.
Альтаир начал портрет через месяц после того, как жена сказала ему, что беременна. Это настолько поразило его, что поначалу он даже не поверил, но дни шли за днями, Мария начала меняться, и эти изменения вызывали в нём такое страстное, щемящее чувство любви, что необходимо было выплеснуть его куда-то. Сохранить. Их дети, внуки, правнуки и все, кто будет после них, должны были узнать и полюбить его Марию, увидеть её такой, какой она была для него. Прекрасной, строгой, но нежной.
Она не была роковой красавицей, сводящей с ума мужчин, и поэтому, кажется, в глубине души считала себя некрасивой, отрицая свою женственность, забывая о ней, как о чём-то ненужном.
Она ошибалась. Иногда Альтаир сравнивал её с Адхой, – с идеальным воспоминанием об Адхе, – но никогда не разочаровывался. Адха была восточной женщиной, томной, как арабская ночь, гурией, закутанной в шелка. Один взгляд её жгучих глаз сводил с ума. Этого было достаточно для молодого ассасина, познавшего женщину только раз, да и то в гашишном бреду. Теперь её горький образ не имел больше силы над ним. Она стала тем, чем её считали – недосягаемым Граалем, вкусить из которого не дано больше никому.
С Марией всё было иначе. Она казалась холодной, как туманы её далёкой родины – строгая, русоволосая и сероглазая, с бледной кожей, чуть тронутой загаром, но стоило Альтаиру узнать её ближе, как холодный туман превратился в дым неудержимых, бушующих в глубине её души пожаров. Она была совсем не похожа на Адху.
Их с Альтаиром любовь выросла из интереса и уважения, из чувства единства, а жаркая страсть лишь придавала ей остроту, почти опасность.
На корабле, медленно плывущем с Кипра, в тесной маленькой каюте, они дни и ночи напролёт занимались любовью, познавая друг друга горячо и ненасытно, но связывало их нечто большее – чувство, которое сложно было передать словами.
И вот теперь из этого нечто, из упоительных ночей, тихой нежности и единения готова была появиться новая жизнь.
Это было счастье. Тяжёлый груз, который было радостно нести, и Альтаир, часто утомлённый трудами и думами, чувствовал себя счастливым, когда смотрел на жену.
Её мальчишеская фигура округлилась, а целеустремлённая, уверенная поступь стала мягкой и осторожной. Она перестала носить мужскую одежду, облачаясь в светлые платья с вышитыми поясами, чаще распускала волосы, ставшие вдруг густыми и блестящими. Казалось, Мария раскрывается, как цветок, до этого туго и крепко сжатый в бутон, прятавший нежную сердцевину и пышность. Такой Альтаир не знал её раньше, и новая Мария вызывала в нём чувство, граничащее с робостью, особенно когда её настроение вдруг менялось, резко и непредсказуемо.
Однажды он застал её плачущей из-за того, что не было тут, в Масиафе, её матушки, а когда Альтаир, не знавший, чем унять её слёзы, пообещал отправить в Англию гонца, она рассердилась на него и снова плакала, но уже от того, что он не может понять, как ненавидят её теперь на родине из-за него.
В другой же день ей вдруг нестерпимо захотелось черники, но сколько она ни объясняла, что это за ягода, он так и не понял, и она вновь расплакалась, назвав его бессердечным.
Это было нелегко переносить, но Альтаир никогда на неё не сердился. Он жалел плачущую Марию, как маленькую девочку, страдающую из-за ставшего вдруг чужим тела и неспособную сопротивляться желаниям, которые оно диктовало.

Чем больше округлялся её живот и наливались груди, тем неуютнее Альтаир себя чувствовал. Мария вдруг стала для него желаннее, чем прежде, и просто лежать рядом с ней по ночам было мукой, но попытка проникнуть в её лоно казалась ему святотатством и чем-то гадким по отношению к ребёнку, который уже жил, чувствовал и пинался.
Чтобы не искушать себя, Альтаир даже уехал по делам в Дамаск, но не смог пробыть там больше недели – ему стало стыдно, что он бросил любимую, которую должен был защищать, и вот он вернулся, усталый с дороги и расслабленный после хаммама, но не спешил ложиться, заканчивая портрет.
Больше его, увы, ничто не держало, а ляг он на полу – Мария обиделась бы. Как-то она бросила ему упрёк, что он стал меньше любить её. Знала бы она, как далеко это от правды!
Альтаир затушил фитилёк лампы и подошёл к постели, стараясь не смотреть на разметавшуюся во сне жену. Лунный свет выхватывал из темноты плавные очертания её тела – на Марии, из-за жаркой погоды, была лишь рубашка тонкого полотна, задравшаяся на округлившихся бёдрах. Скользя взглядом вверх по припухшим щиколоткам и матово бледным ногам, до тёмных завитков волос, окаймлявших её лоно, Альтаир вновь почувствовал тоскливое и безжалостное возбуждение. Он скучал по Марии в Дамаске, хотел её и злился в глубине души, что не может удовлетворить желание, такое естественное и простое.
Он слегка потянул за подол рубашки, поднимая её выше, до самой шеи, чтобы как следует рассмотреть любимую. Мария не проснулась, лишь поёжилась от прохладного воздуха и удовлетворённо вздохнула. Она спала так спокойно и мирно, что рука не поднималась будить её, поэтому Альтаир просто прижался щекой к её округлому, упругому животу и прикрыл глаза, вдыхая родной и манящий запах.
Мог ли он подумать ещё год назад, униженный, одинокий и знающий только смерть, что найдётся женщина, способная пробудить в его душе умершую было любовь? Он, отягощённый виной и сомнениями, не хотел тогда знать ничего кроме Ордена и Кредо, и что теперь? Сомнения никуда не исчезли, но вина и одиночество растворились в счастье, таком естественном, что странно было, как он раньше мог жить без этого чувства.
И всё же раздражение не утихало.
Он осторожно поцеловал Марию в живот, и лёгкое прикосновение словно прорвало в нём плотину. Набухшие, тяжёлые груди жены, такие неприкосновенные, будто уже принадлежавшие ребёнку, для которого они копили молоко, дразнили его давно, и Альтаир приник губами к шелковистому соску, втянул его в рот, посасывая.
Он боялся, что молоко может прыснуть вдруг, боялся почувствовать его вкус, но, вместе с тем, тайно хотел этого. Ему хотелось познать новую Марию полностью и он сжал другую грудь рукой, властно, но нежно.
Мария вновь вздохнула во сне, улыбнувшись. Что ей снилось? Муж, ласкающий её, как раньше, или ребёнок, здоровый и вечно голодный? При мысли о ребёнке, Альтаир отпрянул, снова охваченный неприятным стыдом. Он впервые вдруг взревновал жену, и к кому! К маленькому существу, которое так близко к ней, как он никогда не будет.
Уязвлённый, он склонился ниже, туда, где скрывались меж бёдер дразняще пахнущие лепестки лона, и лизнул едва заметный бугорок, тут же затвердевший под его прикосновением и тёплым дыханием. Со вздохом, теперь уже резким, Мария раздвинула ноги пошире, но не проснулась. Она привыкла к этим ласкам, казавшимся ей когда-то непонятными и стыдными. До знакомства с будущим мужем она не представляла, что мужчина добровольно может касаться ртом такого места, и долго запрещала ему это, пока однажды он не овладел ею также, как сейчас, во сне.
Эту привилегию – добираться до самого укромного места, раздвигать языком нежную плоть, проникать в запретную глубину, чувствуя, как трепещет, сжимаясь и разжимаясь влажное нутро, – этого никто никогда не мог у него отнять. Так же, как у неё – права целовать и сосать его уд, самую уязвимую его часть.
Они были едины в этих наслаждениях, и никакой ребёнок не в праве был забирать это.

Альтаир решительно освободился от шаровар, не желая больше сдерживаться, и, чуть приподняв бёдра жены, вошёл в неё мягко, но решительно.
Она приняла его легко, будто давно ждала и хотела этого. Удовлетворённо мурлыкнула что-то во сне, чуть выгнулась… теперь ему трудно было понять, спит Мария или просто не хочет нарушать эту блаженную минуту, но это было уже не так важно.
Обеими руками он нежно стиснул её груди, потирая отвердевшие соски и двинул бёдрами ещё и ещё, едва сдерживаясь, ещё боясь наткнуться на спящий в утробе плод. От каждого движения Мария стонала плавно и протяжно, и он продолжал, попирая её живот, иногда поглаживая его.
В какой-то момент он снова приник губами к её мягкой, развратной груди, искушающей и манящей, и когда Мария вздрогнула под ним, крепко сжав внутри твёрдый, жаждущий уд, Альтаир почувствовал, как в рот ему изливается что-то солоноватое.
Это греховное и похотливое чувство подстегнуло его, он не сдерживался больше, будто нёсся во весь опор, пока не почувствовал острую вспышку удовольствия, пронзившую всё тело и выплеснувшуюся в ненасытное лоно.
Неужели эта женщина, мягкая и будто созданная для плотской любви, вскрикивающая и стонущая под ним, была его Марией, худой и угловатой, с маленькими, торчащими грудками? Та диковатая девушка, ждущая подвоха, скрывавшая свою страсть и казавшиеся ей стыдными желания? Бедная Мария, не хотевшая быть женщиной, но не способная стать мужчиной? Странно было ему осознавать, что благодаря его томлению и страсти она обрела мир с собой и стала такой, но ещё страннее было думать, как она исподволь изменила его самого, залечила старые раны.
– Я люблю тебя, – прошептал он в её маленькое ушко, похожее на розоватую раковинку, но вместо ответа, Мария вдруг резко села в постели, обхватив руками живот; её лицо исказила гримаса боли.
– Альтаир… – хрипло выдохнула она. – Сейчас… я, кажется… рожаю.
Это был самый жуткий момент в его жизни, но будущее, открывшееся за ним, было прекрасно.

мы таки доделали хд